Р А З Л И Ч Н Ы Е  С Т И Х О Т В О Р Е Н И Я,

РАЗНЫХ ЛЕТ И ЗИМ ,

СОБРАННЫЕ ТЕПЕРЬ ВПЕРВЫЕ.

 

О Г Л А В Л Е Н И Е :

DE PHYSIOLOGIAE

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

(Трудно представить что либо странное боле...)

(Когда я не могу на поезд взять билет...)

ПРОГУЛКА

ОКТЯБРЬСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

(Сегодня взял с собой из дома...)

АВГУСТ

(It’s so strange to be served by a man...)

(Your softly spoken silence)

NUMBERS

IN TRENO

КУСКИ

В САМОЛЕТЕ

(Не в оперных бушующих волнах...)

Из Филипа Ларкина

А. Р.

(Кончается Трубное, начинается Назимиха)

The Hawthorn on his way home

Одесское письмо

Из Уолта Уитмена — Город Кораблей

(Every place has a number of lives)

Guards

Гризайль

Конец света

Посланник.

Пятеро

9/11

24/02/23

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

 

D E  P H Y S I O L O G I A E .

Не пойму – то ли это снег, то ли пух тополиный,
Какая-то неясность в мировой картине.
Лучше бы мы сиамскими близнецами стали,
Чтобы уж точно быть двумя сторонами одной медали.

 

Н А  С Л Е Д У Ю Щ И Й  Д Е Н Ь .

Если бы это был кто-то другой –
Не тот – ни уму ни сердцу не дорогой,
А другой – неподвластный одежде или коже,
Скорее на звук или цвет, не на плоть, похожий;

Любовник, напоминающий потрескавшуюся картину,
Или лицо, отраженное сквозь осыпавшегося
зеркала паутину;
Любовник – без речей и общественного положения –
Собственное сердце, открывшее огонь на поражение.

 

* * *

Трудно представить что либо странное боле,
Чем с любимой, влюбленной, сидеть в поле,
Наблюдать за движеньями, что столь знакомы,
Что по звуку их можно узнать и в коме;
Видеть тела, не ты – одно из которых
(Вид губ засыпающих, на поцелуй скорых)
Быть, одним словом, свидетелем неподвижным,
Воображая себя вроде как червем книжным,
Что грызя корешок, проползает меж строк романа,
В хитросплетениях чьих для него нет обмана,
Или чувствовать себя еще ровнее травам,
Что растут и гниют с неизменно спокойным нравом..
Так течет, как во сне, весь конец июля,
С переменной облачностью и малиной в куле,
Приближая меня к сквозняку, как манере
Поведенья, взгляду на жизнь и вере.

 

* * *

Когда я не могу на поезд взять билет,
Под ложек чайных звон уснуть, расправив плэд,
Чтобы рассвет застал меня прохладой нежной
В саду, где статуй ряд бросает тень небрежно,
Умением своим я сад воображу.
И вот за мыслью вслед я по нему брожу:
Устрою здесь фонтан, здесь вазу и боскет,
Здесь арку – сквозь листву на ней играет свет;
Из мраморов цветных воздвигну обелиск
Не знаю сам чему. Потом цикады писк
Над садом зазвучит. Июля томный зной
Пускай в саду стоит, и марево волной...
Теперь уже билет не так необходим.
Теперь мне нужен друг, чтоб прогуляться с ним.

 

П Р О Г У Л К А .

Почетный круг по Павловскому парку
Уж близится к концу – подходим к Мавзолею
Прошли дворец, круг муз и луг,
простертого бойца, березовый каскад –
Опавшею листвой покрыто все – и мысль и чувства
День клонится к закату, год к концу.

*

А мог бы статуей стоять на мавзолее Павла –
хоть он и не любимый император
Но суть не в том, а в постоянстве
И никогда не увидать реки Славянки

Все глядя вдаль – сквозь просеку, канаву
на скорый облак бег,
и «пышную дубраву» –
так коротать свой век.

 

О К Т Я Б Р Ь С К А Я  Ж Е Л Е З Н А Я  Д О Р О Г А.

Не нужно все – ни то ни это,
ни нежность на пределе нервов
ни утомленное злословье
ни поцелуи без желанья –

Зачем я еду этим рейсом
из точки А в другую точку
в которой я, к несчастью, буду
таким же, что и был я раньше

К чему мне этот путь – не знаю
и этот поезд, и постели
и все бессмысленное «прежде»
и все безрадостные «завтра»?

Мне кажется, я будто умер,
блуждая между этих станций
самим собой забытый иней
тень тени розы, чай остывший.

 

*

Сегодня взял с собой из дома
«Квартет», ковер и шведский китель –
кормить тоску, как вшей в окопе
осталось завести коптилку,
и батареи отпилить.

 

А В Г У С Т .

Август мой, тяжело с тобою,
от ударов твоих не ною,
промолчу, улыбнусь, согнусь.
Что придумаешь – новую Трою?

Осадил ты меня по науке –
разговоры, картины, звуки –
опрокинут последний заслон.
Предаюсь я в твои руки.

Признаю твою правду и силу,
Но зачем вынимаешь жилы,
от песка оттолкнувшись веслом?
Ты уверен во мне, заслужил ли?

Я вдыхаю холодную ярость,
cтылый воздух не полнит парус.
Благодарен тебе, но не скрою:
тяжело мне с тобою, Август.

 

***

“It’s so strange to be served by a man”—she said,
in my kitchen she sat,
with her hair curling alongside the steam
from the pancakes. She was sitting.
The jams were rowed in a team
ready for sweeting.

“She’s looking sad”—I thought,
pouring tea, but right there, she was caught
again—smiling,
and leaning
for a kiss right over the table,
the jams, and the stools unstable.

 

***

Your softly spoken silence,
your sullen breath—
trace of your laugh,
your kin of sirens.

Amidst the hasty call,
From train, or tram, or bar
drown with a horn, or car’s
alarm, I now recall:

your face surrounded by the storm
of pelo lungo, rosso, or
the raging waves of the Red sea
whose waters part in front of me.

You were on ice, in wool, in silk:
but all these precious mounts were nil
To you—all ginger, honey, milk
A nereid—so real.

Oh, window’s winter chill!
In vain you tried to hide
under the blanket’s hill
The beauty of the tide.

And though we commence our say
through bleak and raveling hordes of waves
and stumble on the alien tongue
as tired pilgrims who have longed

for a friendly and warmer place,
or a relentless satyr who’s chased
a nymph far too long in the woods,
(just behind the cedar she stood,

when he tried to catch back his breath),
every word is a laurel wreath,
and a whisper, a gentlest touch,
we’re devoid of these days so much.

 

N U M B E R S .

It’s the night of the numbers—
it is just four days since you left
but it feels as a week or two
time rumbles

past us like a fierce waterfall
But I don’t want to measure it all.

And I know now the size
of your feet
and I will excercise
in finding a shoes that will fit.

So the numbers that rule me now
Are sixteen, thirty eight, and four,
But I’d like twenty six to grow,
That will bring me to your floor.

 

I N  T R E N O .

Луна рыжеет из тумана
зловонного –
нам так изображают
чужие вражеские земли.
И глянцевая тьма
в щелях и складках проползает.
Но мой вагон из края в край
меня несет, carozza cinque,
и виды скользкие, смешавшись,
без стона тонут, исчезают,
уносят запах свой,
и обещанья,
и оставляют мне
подброшенный и замеревший жребий.

 

К У С К И .

Оторванные мелочно куски
летят ко мне,
мгновенно разрастаясь,
и вот уже скала,
вот город целый, с площадями,
людьми, машинами, вокзалом.
Упал. Пришибло воробья.
Но чу! Взмахнул крылами
Меркурий, дёрнулся вагон,
и снова ночью кутается поле,
огни туман пытается разъять:
кусок другой стал крошевом минутным −
вот кажется ещё чуть-чуть
его осталось проглотить и новый
меня кусок коснётся,
задавить рискуя.

Прибой не остановится, пока
дыхание ещё в моём осталось клюве.

 

В  С А М О Л Е Т Е .

Глазок, что мы проделали в тумане,
тотчас за нами скрылся −
облака под нами
раскинулись, и небо
невидимое прежде, окружило.
Постыдный сверху взгляд:
земля во сне бездумная раскрылась,
и локти Альп
закинуты в усталом забытьи.
Две с лишним сотни Актеонов наблюдают
зарделась как
испуганно вечерняя заря,
и укрывает
изгибы спящие
пикейным одеялом.

 

* * *

 

И не тъй, както в драмите по сцената —
Морето бе като меден диск изгладено...
Е. Багряна

 

 

Не в оперных бушующих волнах,
Не в пене, что сметает с бака
Матроса вахтенного, улучив момент,
Не в этом моря суть.
Лишь в полный штиль, когда ни складки
Не омрачает синего простора,
И гладкая зеркальная вода
Неотличима
От сдержанного льда
В глазах актрисы с сжатыми губами
Лишь тогда
Всю горечь, ярость и тоску
Узнать возможно
Окинув взглядом горизонт покойный.

 

И З  Ф И Л И П А  Л А Р К И Н А .

Знакомство. Кончался вечер,
Напитков почти уже нет.
И чистых стаканов тоже:
«Вот, что-то осталось. Привет!»

Нам лета того было мало
И синие тени легли.
Дни меньше. И ты сказала:
«Ведь осень еще впереди!»

Всё для тебя, что минуло —
Исчезло. А то, что осталось, след
Прошедшего заметает:
Не жили мы этих лет,

И этой ночи. О, если б
Себе мог представить я
Июнь и гостей на даче —
И без меня.

 

А .  Р .

На склоне, у воды, мы сели под сенью
деревьев, кажется, в воскресенье…
Или не было еще у нас такого?
Что–то и правда не припомню — встреч много,
но все по квартирам, за разными столами
двух–трех кафе: счет пополам и
неловко расстались. Step and repeat.
Мимо едет троллейбус — и он от тоски скрипит.

Такое положение меня не устраивает.
Когда у земли, говорят, даже края нет,
мы сидим взаперти в городских стенах,
повторяем реплики в одних сценах.
Нам пока заменяет историю память неверная —
позже мы ее всю проживем, наверное.
Потому я снова выбираю share:
С перевалом справимся без больших потерь

 

* * *

Кончается Трубное, начинается Назимиха,
Человеческого жилья скопление.
Прежде, разбитая дорога приходила в деревню:
Целое событие!
Теперь дома безучастно стоят на обочине.
Гостеприимство перестало быть нужным —
Когда гость не приходит, ожидание теряет смысл.
И дым из труб ничего не обещает.
Дым из труб ничего не обещает.

 

T H E  H A W T H O R N  O N  H I S  W A Y  H O M E .

 

The red hawthorn tree
appears at my window.
—David Tibet.

 

 

The hawthorn packs —
he stay'd enough
arranging leaves
and wrapping buds.

He went away
with gentle lurch
along the church
one autumn day.

He walks along
the little square,
(the trees are bare),
where he has longed

For move, for wind
between the thorns
that guarded scorns
where birds had hid

The houses' row
is still and shut
the street's in dust.
He's walking slow.

The town will end,
follow'd by fields,
by farms and hills
that spray the land

It's somewhere there:
the shady grove:
the whirling flow,
the silent stare.

 

О Д Е С С К О Е  П И С Ь М О.

Нежный друг —
Совсем непонятно, как,
Каким образом
Разделаться с космосом,
Преодолев затвердевший лак,
Подпилить сук,
На котором привычный уклад
быть повешенным рад.

Тут мешаются летним супом
Шутки, бред, с неопознанным трупом,
Шум платанов, и песен ритм,
Грубость речи и сладость имп-
ортных вин с конфетой
у постели лежащей омертой,
ожидаемой, но не пришедшей,
обещающей сон вещий.

Бульварный край
Повсеместно бросает тень
перчаткой или
шпагой в бессилии.
Напрасно роскошен день
и чаек грай.

 

И З   У О Л Т А   У И Т М Е Н А  —  Г О Р О Д   К О Р А Б Л Е Й.

Город кораблей!
(О, черные корабли! О неудержимые корабли!
О прекрасные остроносые пароходы и парусники!)
Город мира! (ведь здесь все народы
И со всех краев здесь посланцы;)
Город моря! город скорых блестящих прибоев
Город, чьи волны, ликуя, без конца набегают, уходят, бурля
водоворотами и шапками пены!
Город пристаней и складов — город высоких мраморных и чугунных фасадов!
Город гордый и страстный — горячий, безумный, город экстравагантый!
Город, восстань — не только для мира, стань собою, воинственным!
Не бойся — никому не подобься, только собою будь, Город!
Вот я — стань мною, как я стал тобою!
Все что ни дал ты мне, все принимал я — кого ты воспринял, воспринял и я,
Хорошее, злое, не рассуждая — все люблю я — и ничего не отрину
Все что твое, воспою и прославлю — но не мир
В мирные дни мир я славил, но теперь барабан войны у меня
Войну, кровавую войну я пою твоим улицам, Город!

 

 

* * *

Every place have a number of lives —
Then it’s wasting them one after one:
First the owners are suddenly blown —
By a season, a fashion, or knives;

Hence the gardener’s craftsmanship loses
All the senses and eyes it was for;
And the gardener locks the door,
Letting up his botanical ruses.

But his room doesn’t stay in neglect:
Birds are clinging their nests to the beams,
And the nestlings begin to scream
And the eggshells lie everywhere, speckled.

And some flowers were left by the door-wing —
there they wither and solemnly dry.
Autumn hastes to conquer the sky,
And the swallows have left the building.

 

 

GUARDS.

"Stones and stones all around", he thinks,
"Even I am a stone, quarry-faced.
Who's my mason? That warden, this?
Or the headman, or Caesar graced?"

Night has fallen to end the day
which embraced both ease and scare.
Heads are heavy, the lamplight sway,
eyes are winking, the sleep is there.

He is dreaming: a plot is set,
measured up, and the plan is drawn;
The apprentice has level'd the bed,
and the Master picks up a stone.

"Wake up, Peter", somebody says,
"Guard's asleep and the door's unlocked".
And the face of the stranger gleams
in the dark while they slowly walk.

 

Гризайль.

Собака падает в сугроб,
С сосны летит кусок коры,
Лед треснул, тронулся и ждет,
И что-то кружится искрясь.

Сквозь шторы проникает луч,
Лежит паркет, на нем ковер,
На креслах шкура и пальто,
Портрет как будто в пелене.

Под печкой в зольнике черно,
Под одеялами темно,
За штукатуркой тишина
И дранка спит.

За лесом что-то зацвело,
И что-то желтое летит,
Летит, летит, летит
И в горле ком.

Машина улицей идет,
Дома отбрасывают тень,
Прохожий, отряхнув пиджак,
Торопится, бежит.

Упали царства и цари,
Земля заносит города,
Клубится в воздухе, летит
Летит, летит, летит.

 

Конец света.

Вот самолет пробирается между частиц воздуха
А выше спутник или комета летят в пустоте
Но ученые говорят, что никакой пустоты нет,
Точнее, что она как раз есть
И потому не совсем пустота
Между тем, говорят ученые,
То из чего она состоит,
Разложено не совсем удачно.
И если вдруг, где-то вдали или рядом, случится
Этим то ли частицам, то ли волнам
Расположиться наилучшим образом,
За ними потянутся и другие,
И все станет единообразно хорошо.
Но нам этого уже не увидать —
Потому что мы-то сложены как раз из той,
Неудачной пустоты.
Видимо оттого так все и выходит:
Вроде бы все складно, но может быть и лучше,
Еще аккуратней — но уже точно без нас.

 

Посланник.

Посланник убыл на собрание конклава
и дыма ждать над городом моим —
или всеобщим, так же, как и дым
бумаги неизвестного состава.

Согласно уговору мы молчим,
лишенные обыденного права —
и расстоянье стало как отрава,
и время словно сделалось иным.

В чужих открытках видимы следы
лучей, посланника рисующих на фоне
других ландшафтов, то есть в пантеоне
других растений, рек, холмов, воды.

Известий нет, не слышно слухов, кроме
того, что пастырь новый восприял бразды:
предтеч апостольских не посрамит ряды
и в жизни, говорят, примерно скромен.

Волнением сменяется покой
но волны тут же исчезают снова
как будто судовой журнал морского
кораблика перелистал прибой.

Но в имени посланца заключен
ответ на ожиданья и тревоги
кораблик выплывет, земли коснутся ноги
конклав распущен, выбор совершен.

 

Пятеро



Петр

Мною вымощены дороги
О себя я сбиваю ноги
Из меня для меня остроги
И стена городская — я

Я преследуем сам собою
Перемешиваясь с толпою
Прикрывая лицо полою
Убегаю тайком от себя.

Ста шагов не прошел за ворота,
Меня встречный окликнул кто-то.
И застыв, как супруга Лота
Поднял взгляд: предо мною Он.

Ученик не готов к уроку:
Мнет хитон, подчиняясь року.
Как актер, позабывший строку
Невпопад бормочу: — Ты куда?

Мрамор смяв, словно воск, стопою,
Взяв меня за плечо рукою,
Говорит: — Брошен Рим тобою.
Я пойду, пусть распнут Меня.

Нет! Повержен валун рекою,
Вот, отколот базальт киркою,
Первым квадром ложусь в устои,
Основанием в доме Твоем

Маркион

Есть место на корабле
На палубе, под навесом.
Есть маленькая казна
На дорогу и на первое время.

Через Константинополь,
Через Эфес и Коринф,
На обед улитки и оливки
На ужин финики и орехи.
И гарум, гарум повсюду.

Под навесом — свиток,
В нем Слово лежит как слиток.

Христофор

Полу-воин, полу-пес
Бродом, плёсом переправа,
Посох гнется и скользит,
Ноги в ил уходят глубже,
— О дитя, ты тяжче мира!
— Тяжки мне его грехи.
Ты искал царя по силе?
Вот он Царь, перенеси!

Кирилл

— Доброе утро/день/вечер.
— У вас есть комната/комната для слуги/место для постоя/лошадей?
— Где здесь можно поесть?
— Сколько стоит ночлег/обед/ужин?
— Да/нет, спасибо.
— Мы устали с дороги.
— Господи благослови.

***
— Доброе утро/день/вечер.
— Спасибо, хорошо.
— Как пройти в ________?
— Дайте пожалуйста провожатого.
— Мы можем посмотреть на ________?
— Это очень красиво.
— Скажите, пожалуйста, где находится _______?
— Мне нужно увидеть/передать письма/встретиться с ______.
— У меня дело к приору/аббату/кардиналу _______.
— Ваше преподобие/преосвященство/высокопреосвященство ______!
— Мое имя _________.
— Позвольте представить Вам моего сына/отца/брата/племянника/друга.
— Позвольте передать Вам письмо от _______.
— Мы прибыли из ________.
— Наше дело заключается в _______.

— Какая это буква?
— Это буква ______.
— Это слово ______.
— Это по-словенски/по-моравски.
— Это по-латыни.
— Это Евангелие от Луки/Марка/Матфея/Иоанна.

— Я хотел бы договориться о встрече/аудиенции/благословении _____?

***

— Мы привезли в дар священную реликвию/чудотворный образ/частицу честных мощей Св. ______.

***
— Мы останемся еще на день/пару дней/неделю/месяц.
— У нас еще есть дела в этом городе.

***
— Мой отец/сын/дядя/брат/друг болен.
— Вызовите врача!
— Внезапное недомогание.
— Ему _______ лет.
— Не встает с постели ______ дней.
— Это хорошее средство?
— Позовите ______.

***
— Мой отец/сын/дядя/брат/друг скончался.
— Сообщите _____.
— Отправьте это ______.
— Где состоится отпевание?
— Проводите меня в _______.
— Господи, упокой душу раба твоего ______.

***
— Я уезжаю сегодня/завтра/послезавтра.
— Приготовьте мой экипаж/мою лошадь/моего мула.
— Сколько я вам должен?
— Всего доброго/Храни вас Бог/До свидания.

 

9/11.

Ты перестал когда с моря дуло
Всех обманул, из-за облак дуля
И теперь мы катаем твои три слога
Ду-ду-ня, на своем языке козлоногом
Твои линии нам как Якова лестница
Календы твои из пятниц седмица
Забором из перьев стоит твой стол
Бумаги твои теперь пятно и мол
Что ты жалишь своей острогою
Когда кисти ноют связкой сухою?
Ты волна и частица и степная конница
Твои слова твоя звонница
Неизвестно что посылает сигналы
Зачем они если не ты писал их?
Акварель твоя теперь вода сырая
Плащ твой зонтик, караван сарая
Почему ты обманщик не спросишь строго,
Что пуговицы из кривого рога?
Шляпы твои что они без головы твоей
Шляпы твои теперь пот-а-фе
Пермь твоя что пустая крынка,
Что теперь принести с твоего рынка?
Ты свеча выше твоего Нью-Йорка
Несгораемая сухая корка.
Ты купол обширнее Пантеона
Простираешься боле Его закона
Как крестить ты первый а теперь в кусты
Преломил хлеба посередь русты.
Скромно маячишь в тенях пиний
Кепка дурацкая, платок синий
Стоишь как твоя собственная картина
Все устроил по-своему, страстей плотина

Память скажем та ещё сваха
Но ее тоже не пошлешь нахуй
По копеечке рупь копить бумажный
Из каждой щели глядишь важно
Марс стоит, сентября середина
Тоже гордый такой, поди ж скотина
Твои каникулы римские тырр и пыщь
Пониматель ты местечковых пищ,
Логодедал ты, старая перечница
Где твои маркизы графини-грешницы
Все дворцы твои бумажный домик
И хозяева их, и комичный гомик
И старик на углу и колонна Траяна –
Все корежишь, находишь везде изъяны
Все ковыряешься с видом кислым
Не найти управы, противный стариксла.
Наругать бы последними словами на идиш
Но там же и лучшее что видишь
Поезжай, говоришь, туда и сюда,
Безошибочный как течет вода
Это носи говоришь – то не носи
Cам себе государство оси
Расстелил повсеместно мешков ковер
Мы мешочники теперь твои, court d’honneur
Что прикажешь теперь надо мной гремя
Только и слышно, все ду- да -ня
Генерал вещиц вещий грач
Как ты будешь теперь игрец и врач?
Что искать мне скажи на порто портезе
Если все что там есть – одни протезы
Настоящего того что вещал ты,
Вместо горних труб грошовые пищалки.
Напятнал кисей и рогожек плат
Полотенец царь и подзоров клад.
Не уча учил ничего не чая
Ничего не чую, ни о чем не знаю
Прописи твои мне урок грамматики
По дороге катиться к Аттике
Где твой велосипед устаканится
И кому теперь нужна та баница
Мягко ходишь по своим пьетрини
Что твой кофе теперь утренний
Твой халат нам теперь халат-халат
Никому не хватить такой охват
И горьки мне, горьки твои упреки
Что не уложено все лыко в строки

Где собачку найти тебе впору
Ковыляя ходить на главную гору
Где растет у ступенек в тени акант
Не выцветает панамы кант
В той стороне где грузная связка
Где все живы, играет искрясь краска
Где собак хоровод и гудят рожки
И растут на деревьях с яйцом пирожки

Выше головы своей не смогу сказать тебе
Но над ней воздвигаются твои Трр и Пе

 

24/02/23.

Годовщина.

Обгрызенный столик напёрсточника,
шарик мечется,
вроде игра равная,
мы даже немного в плюсе

Ставки подрастают
Кошелька уже недостаточно
В ход идут записочки –
что там обставляет жизнь человека

И вот тот момент,
когда ловкач выдёргивает скатерть
из-под накрытого застолья
Не шелохнутся открытая бутылка и бокалы
не звякнет прибор


И вот уже надо идти в не совсем уже свой дом
занимать, договариваться,
Но лучше уезжать конечно
от этих цепких взглядов

Точнее они сами, вместе со скатертью,
своими взглядами, в и з,
как заснеженный перрон
уезжают из окоема,

забирая все прошедшее
все нынешнее,
и значительную часть
не располагаемого более будущего,

превращая биографию
из био в графию
в целом подмоченную
вроде мокрой пепельницы
(все же расплескалось)
сие есть кровь моя
а это – boden
был, казалось,
поглощает как положено
bodies
как в прямом так и в переносном смысле
простираясь между нами
и теми нами, что на перроне
Остаются

*
Письма почти неизменны
если не считать сезона:
«Мы слава богу,
все здоровы,
жаловаться не приходится»
И только тень совиных крыл
гуще, чем от смоковницы
но не дает прикрыться

Наперсточники далеко,
только их шарик
в лихорадочной перспективе
бабой мечется по улицам
налево и направо

И нет наперстка ему впору
нет спасения от его ударов
каким рукавом ни махнет –
только кости, кости, кости

*
В глазах постоянно
пыль, пепел, пелена,
соринки и то бревно,

застилающие во взгляде
смотрящего
всё